Электронная коллекция
военных писем

31-го марта. Со вчерашнего дня тебе уже известно, что мы добрались в южно-китайское море и заняты теперь разсчетами когда японцы начнут бить нас, и когда и где они могут перехватить и разбить Небогатова. Когда все это совершится, то К…… будет торжествовать и напечатает во всеобщее сведение, что сбылось все то, что он предсказывал, напомнит, что азбучная истона гласитъ: «в единении сила»; а эти де дураки сунулись порознь и конечно были разбиты. Ну, пусть распнутся хоть будущие критики – а теперь мне не хочется об этом писать, вероятно потому, что не могу отделаться от этих дум. Устал. Шестой месяц тропической жары – а ты знаешь как плохо я переношу даже Петербургское лето. Без двух дней месяц плавания сам сорок пять. С каждым приключения, с некоторыми по двенадцати приключений за плавание. Непрерывныя остановки и всегда в такое время, когда остановка больше всего тяжела. Днем глаз не сомкнешь от адской температуры. Ночью, в особенности последние дней восемь, напряженное внимание. Жил в плетеном кресле на мостике. Стоило закрыть глаза, начинался кошмар самый неподходящий к обстановке. Просыпаешься – кажется, что часы должны были пройти, чтобы столько тяжелых и длинных сложных снов насмотреться; - смотришь на стрелки, прошло пять минут, а уйти с мостика нельзя. Все точно также утомились, а молодость и без утомления падка до сна. Покажи им пример – все свалятся и всякий сторожевой службе наступит конец. Не хотел тебе писать о печалях своих, да вот видишь как оне неотвязны. Сегодня от Штегнера получил телеграмму, которая прибыла в Носси Бе после ухода эскадры и догнала меня на германском угольщике, о Владимире Федоровиче. Счастлив был на минуту – знать, что у вас на время отлегло на сердце. Теперь уж весна у вас вступила в свои права. Как ни суитно время, как ни тяжело на душе, надо пользоваться весенними погодами. Катаетесь ли вы на острова; или маленький Коля отнял все время. Поискать надо няньку, есть ведь очень хорошия. Пожалуй и лучше, что теперь я не с вами. Пожалуй бы режим ваш не одобрял, спорил бы и ссорился. Нет, не думаю. Я очень постарел. Был бы дедом добродушным. И тянет же меня домой! как давно не помню. И так мало надежды, что эта пытка кончится скоро. А нужен исход, хоть самый плачевный. Все чувствуют себя в какихъ-то тисках. Я считаю, что продолжение военных действий выразится все возрастающими по степени позора, катастрофами, - и в конце концов мир будет заключен самый постыдный. И все оттого, что мы, возмечтав о себе, свою российскую науку в ход пустили, по всем частям и учителей своих немцев за двери слишком рано вытолкали. Надо вернуться к ним, надо посылать учиться к ним, надо звать их к себе для порядка. Без них и пресловутый земский собор будет только смешное позорище. Мне попадаются русския газеты, спущенныя с цепи. Я вырезал до десятка передовых статей: одна как другая и знаешь, что в них особеннаго: все повторяют слово в слово «вот, мы газеты теперь с цепи спущены, но дудки, этим нас не умаслишь. Разобьем основы бюрократизма, самодержавия и тогда заговорим умныя речи». И хоть бы в одной статье действительно речи – намек на мысли: ничего кроме введения. В доброе старое время нас учили, что в каждом сочинении должно быть: введение, изложение, довод и заключение, а теперь пишут только одни введения. Очевидно с цепи-то спущены такия писаки, у которых в башке никаких положений не гнездится. Однако я надоел тебе пустыми речами – введениями. Отрываю пол листика, иначе письмо в конверт не положить. О тех, кого знаешь, ничего утешительного рассказать не могу. Филипповский с трудом глотает одну размазню, отощал, скелет остался; один доктор говорит – нервы, другой – саркома. Колонга я извел в конец – случается плачет. Осипова и Деливрова я почти не вижу – они на других кораблях, а я по своему-то едва двигаюсь. Молодежь, флаг-офицеры дышат еще, но не громко. Леонтьев, кажется с ума сойдет – дни и ночи напролет сидит в будке беспроволочного телеграфа, в 40̊ Реомюра, старается направить это дело указаниями на все суда. Дело не клеится, а у него все больше таращатся глаза, того гляди рехнется от натуги. Видишь, как все не весело. Не хочу тебе больше душу выматывать. Прощай, моя, дорогая. Целую тебя и прошу поберечься, а тоску, что нагнал – сбросить скорей. Прощай, Леля. Еще раз обнимаю. Твой всей душой З.Р.