Электронная коллекция
военных писем

22 Окт. 1904. Танжер. Завтра утром собираюсь уходить от Танжера. Не знаю, далеко ли уйду, потому что англичане требуют, чтобы были наказаны главные и вторые виновники Гульского инциндента; а так как нет ни главных, ни вторых, а есть только один единственный виновник всего, что исполняется эскадрою, я, то естественно, что они требуют, чтоб я был сменен и наказан. Пока это не совершилось, считаю долгом вести эскадру как можно дальше от дома и как можно ближе к месту назначения. Вчера сюда в Танжир пришел Госпиталь «Орел». Сегодня был у них; нашел во всем отличное устройство, идеальную чистоту и пока что ни одного больного. Но всем повидимому довольно дела только с поддержанием чистоты. Мои барышни на меня очень сердиты, что я не только не позвал их к себе, но и осматривая пароход, не уделил им особенного времени. Особенно огорчилась Оленька, написала мне трогательную записку и я не мог успокоить ее. Записка кончается словами «мне очень тяжело». Пожалуйста знайте, что я удаляюсь, что если это письмо дойдет до Вас через неделю, то после этой недели я буду идти 8 дней в одном направлении, приду туда, откуда почта ходит раз в три недели и везет письмо до Европы восемь дней и по Европе в Россию столько же; итого следующее письмо при всем моем желании не может попаст к Вам раньше половины Декабря. И я Ваши письма, все сразу, не получу раньше конца Декабря. Это если все будет благополучно. Но будет ли так – вопрос большой, очень большой. Обыкновенная поломка машины, при полном отсутствии портовых средств и все рассчеты пошли прахом: подожмем хвосты, как мокрые куры и будем бить челом, чтоб впустили куда нибудь развооружиться. Ты не можешь себе представить, как давит, давит и давит перспектива передвижения. Это самая большая забота, которую я когда нибудь испытывал. Помощников нет. Проявился было по одной части К …. о и того пришлось вернуть. Добрейший К….. К….. быстроты закоснелый враг. Об адмиральском престиже и думать нельзя. Ограничиваться общими директивами Старшого Начальника значило бы быть пришитым до сего времени в Либаве или самое большее у Датских проливов, и там бы все растерялись, сидели бы без угля, без присмотра, без воды, без пищи и в кабаке, большом – неустроенном жидовском кабаке. Приходится всякую мелочь пять раз приказать, да столько же раз справиться, не забыл ли приказание и как именно приводит его в исполнение, и что всего досаднее – ни один план исполнения нельзя одобрить, нельзя позволить без коренных переделок. Скажут, зачем брал таких помощников. – Да ведь не было других, всех обобрали Алексеев, Макаров, Скрыдлов. Остались люди, ими отвергнутые. Что ж мне было делать. Суворов у меня всегда под глазами – и этот такой кабак, каким я никогда представить себе не мог военного корабля. А большая часть прочих еще неустроеннее. Исписаны томы бумаги инструкциями и разъяснениями. Да все неграмотное …. смысла написанного не понимают, читать ленятся и перед грандиозностью задачи падают в обморок. Несчастный флот. Не верю, не хочу верить, что в Русской армии совершенно такие же русские люди служат. Как нибудь иначескроены, а если такие же, то никакой надежды быть не может даже на временный успех. Ну, кончить надо. Прощай, дорогая. Целую тебя крепко, целую дочку мою. Всем моим передайте мои горячие пожелания, благополучия, здоровья, счастья. Еще раз крепко обнимаю и целую. Твой З.Рожественский.