Электронная коллекция
военных писем

Дорогая Маневрочка, Раечка и Джан-барабан (?) Почему так тебя зовут, Джанка? Или это ты сама так себя зовешь? Маневрочка, вы напрасно вините себя в том что уехали и оставили маму. Вполне естественно, ведь мама была не одна, с ней были дочери, достаточно взрослые для того, чтобы позаботиться о ней. И разве вы виноваты, что я не сумела и не сделала всего, что можно было сделать? Тогда, когда уже начались мозговые явления, тут-то я уж забегала и, кажется, действительно, в период, когда мама после больницы была дома, я делала все, что было возможно, во всяком случае, все, что сама могла придумать, что мне могли посоветовать более опытные люди. Но это уже было тщетные и бесплодные усилия, т.к. самая радикальная, верная мера — это уехать и уехать весной, вместе с институтом или без него, но весной, до начала Яниных болезней. И вот этого ни Яна, ни я не сделали. Теперь мне трудно объяснить, почему. В силу како-то непонятного ослепления мы надеялись, что авось проскочим, авось все обойдется, авось, выживем и здесь; и энергии, и упорства не было, чтобы преодолеть это стремление плыть по воле течения. Вот это и погубило маму, потому что она хотела уехать, но одна. Все это я осознала теперь, с большой ясностью, И многое в моих тогдашних действиях, поступках и мыслях кажется мне теперь непростительным и даже просто преступным.

Очень горько, что сознание приходит тогда, когда исправить что-либо уже не в моих силах.

Мама, как-то раз, еще задолго до своего заболевания, в минуту, когда, может быть, ей особенно отчетливо тот страшный конец, который и был потом, сказала мне, что если ей не суждено будет пережить это страшное время, то чтобы в ее смерти я себя никогда не обвиняла, что так сложились обстоятельства. И еще она просила, чтобы я после ее смерти поступала учиться куда-нибудь. В то время я работала подсобницей по двору. Но тогда мама чувствовала себя относительно хорошо, это было вскоре после того, как Яну отправили в тифозные бараки. На меня этот разговор произвел глубокое впечатление, которое не сотрется никогда, но не потому, что в маминых словах я ищу себе оправдания, а потому что мама, значит, уже тогда, что на нее надвигается что-то темное и страшное, выходом из которого может быть только смерть. Подумайте, Маневрочка, как это ужасно. И об этом мама заговорила только один единственный раз и для того только, чтобы меня не тревожила совесть, тогда, когда ее уже не будет.

Сейчас у меня много времени для того, чтобы обдумать и оценить и переоценить все события иначе, чем я воспринимала их тогда.

Сейчас положение мое на работе упрочивается, работаю в лаборатории химиком, так что пройдя все ступени лестницы, забралась, наконец, на свою.

Крепко целую вас всех. Арыся.