Электронная коллекция
военных писем

Дорогая Маневрочка! Я так рада, что вы нашлись! Я не получала ни одного вашего письма, и о том что вы уехали, узнала только от М.И. Барон, которую случайно встретила в трамвае, недолго спустя после вашего отъезда. Она получила вашу телеграмму, уже когда вы уехали. Манце я уже писала обо всем. Теперь буду вам писать.

Это тяжело, но все равно. Я знаю, что вы любили маму и будете горевать, когда будете читать то, что я вам пишу.

Многое вы знаете, ведь вы были у мамы в больнице и видели ее. Через некоторое время маме стало лучше, и ее перевели к Хлебниковой. Это очень хороший врач и, кроме того, исключительный человек. Она была очень внимательна к маме. В спокойном отделении мама начала быстро поправляться. Ей уже было настолько хорошо, что, когда я отправляла Яну, я верила, что через месяц самое большое, и мы с мамой сможем поехать к ней. Но не знаю, заразили ли маму в больнице, или это та же дистрофия перекинулась на другое, но у мамы начался понос. Лечили ее в больнице одним салолом, и силы начали быстро падать. Кроме того, по мере того, как сознание и душевное здоровье возвращалось к маме, ей все больше и больше хотелось домой — ведь она больше двух месяцев провела в больницах. Посоветовавшись с Фридой, я увезла маму домой. Дома я лечила маму всеми способами. Фрида достала сульфидин, дала рису, так что самое радикальное средство и диету мы применяли. Но это не помогло, а силы быстро таяли у мамы. Вы ведь видели, какая она была, и можете понять, что и было их не много, а тут еще понос и диета. Другие врачи и Елизавета Ивановна и Мария Григорьевна говорили, что это дистрофический понос, и надо есть как можно больше и все. Я прямо потеряла голову в том смысле, что не знала, кого слушаться. А маме так хотелось овощей. Это был конец августа —сентябрь. И на базаре можно было достать их, можно было достать молоко, витамин «С» и вино, и в этот период времени мама питалась исключительно хорошо. Это доставляло ей большое наслаждение — борщи, щи, тушеные овощи, каша на молоке, и ела она с удовольствием. Но понос не прекращался. М.б. благодаря хорошему питанию, одно время маме стало лкучше, она начала вставать, ходить по квартире, а потом медленно, медленно, но я видела, что она слабеет. Но что я могла сделать. Сначала она вставала, чтобы позавтракать, потом один раз я прихожу и вижу, что он не тронут, и мама мне сказала, что не могла встать, чтобы поесть. Но мне в голову не приходило, что это конец. Мама сама, по-моему, ни минуты не думала о смерти. Как она хотела уехать, увидеться с Яной.

Только один раз я почувствовала, что мама понимает, что положение катастрофическое.

Когда я переносила ее с кушетки на диван, чтобы перестелить кровать (она была такая легонькая, как перышко), она крепко-крепко обхватила меня за шею и говорит: «Ах, Арысенька, кажется, плохи мои дела». Потом она уже не могла сама садиться в кровати, поворачиваться, но умственное усилие не угасало; Вы себе представляете, Маневрочка, как она скучала, бедная моя мама, целый день лежа одна на диване в своей комнате. Кто знает, чего она ни передумала в эти одинокие часы. По вечерам, когда я, наконец, лежа уже в кровати, имела возможность поговорить с ней, много мне рассказывала о своей молодости, о годах учения, о нашем отце. Ведь мы так мало знали мамину жизнь. Она, сколько я себя помню, всегда работала, дома занималась и работала на двух-трех службах, все для того, чтобы мы могли учиться. И когда, выучила своих детей, умерла. Если мы увидимся с вами, Маневрочка, вы много должны рассказать о маме.

Но по вечерам я уже так уставала, что засыпала быстро. А маму эти воспоминания очень волновали. Я давала ей книги, но тяжелые, большие ей трудно было держать.

Даже накануне своей смерти мама читала «Путешествие капитана Гаттераса» Жюль Верна. Когда я ходила в магазин. В этот день к маме приходила Елизавета Ивановна, и мама была ей страшно рада. Как только маме станет немного лучше, Елизавета Ивановна возьмет ее к себе. Мама не хотела оставить меня одну, но потом все же сдалась. А на следующий день, 30 сентября, в 6 ч. утра мама умерла. Умерла она во сне, и я не уловила ее последнего вздоха. Вечером у нее было плохо с сердцем, одышка, сердцебиение, а потом все прошло и, как мне показалось, она тихо заснула. Ночью я несколько раз подходила и видела, что она дышит спокойно. Утром, когда я ее хотела разбудить, чтобы накормить, я увидела, что она лежит тихо-тихо и не дышит. Но видно это случилось только что, потому что она была как живая и только не дышала. В эту минуту мне стало так страшно жить дальше, так и легла бы рядом с мамой. А теперь привыкла уже. Только благодаря Елизавете Ивановне и Владимиру Федоровичу мама похоронена на Серафимовском кладбище. Теперь так и живу. Жду, когда Яна приедет ко мне, она тоже рвется сюда — больше ни у нее, ни у меня нет родных. О Сереже я получила извещение, что пропал без вести 14 августа 1941. Надеюсь, что, может быть, тут и путаница; еще будем все вместе. Целую крепко вас, Раичку, Джани. Пишите подробно о себе, что с вами всеми, как здоровье Раюши, ваше.